Языковые и литературные контакты славян и евреев в средневековой Руси

В вводном разделе рассматривается проблематика еврейских диаспоральных языков, основных направлений в иудаизме, имевших отношение к восточнославянскому ареалу (раббаниты и караимы), первых еврейских общин на территории древней Руси и их разговорного языка.

Самые ранние гебраизмы древнерусской книжности зафиксированы в трактате «Речи к Жидовину о вочеловечении Сына Божия» (по рукописи XIII в.) и в апокрифах Толковой Палеи (старшие списки конца XIV в.). В разделе рассмотрены источники и литературная судьба слов «машика/машиаакъ — машляхъ», «Малкатошва» и др., отражающих непосредственные языковые контакты славян и евреев.

В разделе изучается группа восточнославянских списков XV–XVI вв. церковнославянского Пятикнижия с многочисленными глоссами и исправлениями, которые ранее считались выполненными под влиянием еврейского Масоретского текста Библии. Среди источников глосс и эмендаций обнаружен перевод (таргум) на тюркский (старозападнокипчакский) язык еврейского Пятикнижия, самый ранний список которого относится к 1470–1480-м гг. Правленое славяно-русское Пятикнижие появилось в рамках масштабного библейского проекта, осуществлявшегося при христианско-иудейском сотрудничестве во втор. пол. XV в. в Киеве. Имеются основания полагать, что этот памятник — Пятикнижие «жидовствующих».

Наряду с правкой церковнославянского Пятикнижия по еврейским источникам православные книжники Великого княжества Литовского и Короны Польской осуществляли и новые переводы библейских и небиблейских текстов с древнееврейского языка на формирующийся литературный язык — рутенский. Из рутенских библейских переводов наиболее известны те, что вошли в состав Виленского библейского свода (сохранились в единственной рукописи пер. четв. XVI в.); с последними перекликаются ранее неизвестные (и открытые и введённый в научный оборот автором настоящего курса) переводы Забелинской подборки, обнаруженные в великорусском списке 1630–40-х гг. Со всеми этими переводами связан Учебник древнееврейского языка (старший список тр. четв. XVI в). В этом разделе рассмотрен также вопрос об использовании соответствующего корпуса текстов участниками т. н. «ереси жидовствующих» и о связи последних с рутенской книжной традицией.

В качестве case study в этом разделе предлагается взглянуть подробно на библейскую книги Песни песней, которая многократно переводилась на церковнославянский и рутенский языки. За основу берётся сопоставление двух полных переводов Песни песней, выполненных рутенскими книжниками: старшего, церковнославянского, перевода по Музейному списку (рукопись сер. XVI в.) и младшего, рутенского по языку, из Виленского библейского свода, — с Глоссарием к Песни песней, входящим в состав Забелинской подборки, а также с иудейскими переводами (таргумами) Песни песней на основные диаспоральные еврейские языки Восточной Европы — иудео-немецкий (или «протоидиш») и иудео-тюркский (известный в своих караимских и раббанитских разновидностях).

После завершения эпохи взаимного интереса восточных славян и евреев во второй половине XV века отголоски этих интенсивных книжных контактов наблюдаются и в последующие столетия. В завершающем курс разделе предлагается взглянуть на то, как, с одной стороны, в восточнославянской традиции продолжали осмысляться результаты былого межконфессионального взаимодействия (названия еврейских букв в Библейском сборнике Матфея Десятого 1507 г., следы знакомства с Правленым Пятикнижием и с библейскими переводами с еврейских источников в Библии Франциска Скорины, 1517–19 гг.), а с другой — как в тюркоязычных, сохранившихся только в караимских общинах, таргумах оставались славянизмы, связанные с гипотетическим киевским библейским проектом втор. пол. XV в. В качестве эпилога приводится казус Самойла (Шмули) Вистицкого — крещёного еврея родом из Смоленска, поступившего на службу к московскому царю Алексею Михайловичу в числе детей боярских иноземного происхождения, управлявшего слободами в Верхотурье и при этом умевшего писать только еврейскими буквами, пусть и на русском языке.